Лучшие книжные биографии всколыхнувшие читателей

Эксперты предлагают подборку биографий, вышедших в последние годы и буквально всколыхнувших читателей. 

Биографии недаром занимают такие высокие места в рейтингах продаж всех магазинов и интернет-изданий - у них все очень похоже на нашу жизнь, но ярче, интенсивнее, интереснее, увлекательнее. Там настоящая жизнь - бурлит, клокочет, штормит. И тянемся мы к ним, чтобы дотянуться. Дорасти, допрыгнуть до поставленной кем-то планки. Заглянуть туда. Ибо вуайеризм - не последний аргумент в наших увлечениях этим жанром. В этом обзоре эксперты предлагают семь более или менее свежих биографий (шире, чем воспоминания и мемуары), вышедших недавно и буквально всколыхнувших читательские массы. Как это ни странно, но большинство из них посвящены писателям - Басинский о Толстом, Лосев о Бродском, Янгфельдта о Маяковском, Рушди и Жиленко о себе. Правда, есть еще Кофман и Ландау. Чего так - трудно объяснить, что не самой интересной в целом жизнью живут писатели. Но только не в XX веке - здесь они стали основными фигурами. Конечно, можно было предложить другой список, но этот также кажется на удивление крайне удачным. А накануне новых книжных покупок еще и крайне полезным.

"Лев Толстой. Бегство из рая", Павел Басинский

Не самая, но точно одна из главных русскоязычных биографий последнего десятилетия. О Толстом, как и о любой другой центральной фигуре литканона, писать трудно, и не в последнюю очередь из-за того, что количество критиков изначально таково, что только успевай отбиваться. Вот даже либерал Сорокин в своих романах не преминул ущипнуть либерала Басинского, окрестив "Басеней".

Басинский не побоялся и рассказал теперь уже каноническую (так как этот текст признали и "широкие массы", и "узкие специалисты", и возвращаться в ближайшее время к этой фигуре как-то неуместно) историю то ли о самом Льве Николаевиче, то ли о его жене, Софии Андреевне, не менее важной героине книги, то ли о побеге, который только становится обрамлением для всей жизни светло-Полянского старца.

Возможно, Басинский и перегибает палку, когда так много роли отводит этому побегу, его причинам, подводным течениям, - именно в этом и следует солидаризироваться с его критиками: наверное, все-таки перегибает. Но это бегство из рая, идеологический побег из семейного гнезда, который происходит в стране за семь лет до революции, именно символичен и означает, что скоро старый мир сметет идеология. И здесь к Басинскому, который любит сильные эффекты, претензий нет совсем.

Но вот то, что он из-за этого рассказа, последние (то есть первые) страницы которого без слез и читать нельзя, по сути, возвращает нам, реабилитирует когда-то закостенелого в своем величии графа, покрытого пылью школьных хрестоматий, это факт. Из-за побега к нахождению - хотя бежал Лев Николаевич, а нашли мы, благодарные читатели. И здесь успех очевиден.

Хотя успех везде: первая премия Большой книги, невероятное количество переизданий и все чаще разговоры о том, что, возможно, не следует все-таки допускать "золотых биографистов" (Быков, Беляков, Прилепин) к основным премиям и создать им какую-то свою, отдельную. Чтобы все же всем счастье было.

Ирина Жиленко, "HOMO FERIENS: Воспоминания"

Действительно хороших воспоминаний шестидесятников у нас и так просто шаром покати (даже не осмелимся кого-то назвать), а женских - и вовсе нет: Алла Горская в силу трагической гибели написать их не успела, Михайлина Коцюбинская занималась другим, а Лина Костенко никогда их не напишет - слишком много мифов вокруг нее, слишком важная, мессианского масштаба фигура, чтобы осмелилась писать мемуары. Других крупных представительниц шестидесятников назвать не беремся. Поэтому выход воспоминаний Ирины Жиленко - это как луч надежды и искренний повод для радости.

Воспоминания Жиленко - это, по сути, записная книжка заметок тех лет, не слишком правильных, но очевидно цензурированных. Вдруг там что-то такое и есть, хотя скорее из чувства человеческого такта, чем серьезного идеологического расчета. Поэтому они толстые, плотные и невероятно интересные. Мужчина - Владимир Дрозд, в ближайших друзьях - та же Горская, Житник, Светличный, Винграновский и вообще весь цвет молодой поросли. Постоянные встречи, клубы (творческие), лекции, обсуждения - мы буквально ощущаем дух эпохи. И это крайне важно, потому что обо всем этом мы знаем разве что из школьных учебников истории и посещения (??) творческих вечеров сегодняшних динозавров от культуры. Киев 1960х и 1970х (да еще какой - студенческий!) оживает буквально на глазах - и это настоящее чудо. Или же праздник, если идти к названию.

Эпоха застывает в малореалистичных позах, и ничего не поделаешь. Живых голосов почти не слышно, когда что-то и получается - то это официоз и попросту нудятина. Была права Вера Агеева, называя литературу ХХ века "эпохой написанных мемуаров". Поэтому воспоминания Жиленко - не просто живые, не просто идеально темперированные, не просто редко женские - это для нас ну очень роскошный подарок. Пользуйтесь.

Салман Рушди, "Джозеф Антон"

Да, это не биография в прямом смысле, а скорее автобиография, скорее даже мемуары. Но кого и какие! Сам сэр Салман Рушди, автор Букера Букеров пишет о себе, потому что "Джозеф Антон" - это его позывные с того времени, которого непосредственно книга и касается. А о том времени каждый из нас, пусть даже и не зная имени фигуранта дела, кое-что все-таки вспомнит: "Сатанинские стихи" и смертная казнь. Какому писателю тогда вынесли смертный приговор за его роман! Вроде что-то связанное то ли с Ираном, то ли с Британией ... Подробности дела теряются, но пример этот, без сомнения, живой: мол, и сейчас за такое можно пострадать.

И вот Рушди начинает свой длинный - хронологически это около 15 лет, но такой, черт его побери, лихой рассказ: Вот в день, когда он узнает об осуждении своего романа иранским аятоллой Хомейни, он сидит на детских площадках, ожидая сына, и замечает черных дроздов, что отныне безошибочно для него будут связаны с опасностью и непонятно страшными словами "фетва", "смертная казнь", "неверный".

И они же стальными птицами 13 лет будут врезаться в башни ВТЦ в Нью-Йорке. А вот он вспоминает - не без юмора, хотя, казалось бы, куда здесь ему - как охрана предлагает ему различные прозвища, они спорят, и он решает просто составить имя двух своих любимых писателей, Чехова и Конрада. Охране это нравится, и они начинают нежно называть его "Джо". И это только два эпизода толстенной 800 страничной исповеди, где будут все и все: Правительства стран и отдельные политики, музыканты и религиозные фанатики, собственные и чужие дети, писатели от Зонтаг до Пинчона и от Гордимер до Остера, постоянные переезды и перманентный страх, конфликты со спецслужбами, тайные посещения очень публичных событий (как вам концерт Боно?), любовь, смерть. Книги.

Ох, как здесь рассказано о написании "Гаруна и моря историй"! Хотя бы за это следует прочитать эти мемуары. Хотя и за многое другое тоже следует: за прекрасную повествовательную технику, за честность, которая иногда заставляет задуматься, а я смог бы так, за такое сочное чувство юмора, за такую панораму десятилетия, которой еще надо поискать в другом месте. А при таком мощном персонаже, как Джозеф Антон, который был и в жизни, и в этой книге, то вообще должны низко поклониться автору. Спасибо Вам, мистер Рушди!

А разговоры о том, что кто-то до сих пор хочет воплотить старый призыв старого больного (а теперь и просто мертвого) аятоллы, будем считать ерундой. Джозеф Антон их давно уже переиграл. Эта книга - потому лучшее доказательство.

Лев Лосев, "Иосиф Бродский. Опыт литературной биографии"

"В реальности, если биограф о ком-то пишет, он всегда немного пишет и о себе", - эта аксиома всем нам знакомая и совсем не нова. И в этом случае она вообще играет роль: слишком переплетены биографии этих людей, слишком похожи в ключевых точках.

"Просто Бродскому Бог дал больше таланта. Произошло бы наоборот - он бы писал книгу обо мне", - такое мнение тоже можно вычитать между строк этой очень личной, но и крайне честной работы.

"Бродский" - это очень тщательная хроника физически недолгой, но внутренне напряженной жизни. И эти напряжения на удивление хорошо зафиксированы и у Лосева: военное и послевоенное детство, Ленинград, увлечение поэзией, смесь классического и советского, кружок Ахматовой, арест и ссылка, затем выселение из СССР, Америка 1970-х, взлет творчества, начало университетской карьеры, общая поэтическая слава, Нобелевка, период затишья, ожидание возвращения, в конце смерть вдали от тех "полторы комнат", где уже умерли отец и мать. Лосев почти ничего не добавляет, его главная роль - вдумчивый комментатор, придирчивая систематизация и аналитика. Не столько как открыватель нового (хотя свою версию злополучного стихотворения "На независимость Украины" все-таки дает), сколько как невероятно профессиональный архивариус. И именно это Бродскому и требовалось, ибо свой Бродский есть и будет у всех, а вот у Лосева Бродский - совместный, такой, каким был. Или очень на него похож.

О Бродском все понятно - свою лучшую биографию он получил на годы. Менее понятно про Лосева - тише своего и так очень тихого друга, сам гениальный поэт (чего только стоит сборник "Как я сказал") и преподаватель, он тщательными исследованиями о себе похвастаться не может. Человек, написавший такую биографию последнего классика русской литературы, заслуживает и о себе такую точно. Без сомнения.

Майя Бессараб, "Лев Ландау. Роман-биография"

Что-то не так с теми математиками-физиками и их отношениями с женщинами: Эйнштейн, жил, как хотел, особенно в последние годы жизни; Ландау с его теорией счастья и безбрачием; Перельман со ... всем своим вообще. Может, конечно, дело в том, что они просто странные, и в том, что они мужчины. А, может, и нет.

Майя Бессараб пытается еще раз разобраться в хитросплетениях жизни Льва Ландау. Когда-то это уже попыталась сделать его жена (ну фактически жена) - Кора Дробанцева - в своей известной книге "Академик Ландау. Как мы жили", но это не без тенденциозности, так сказать. А вот ее племянница пытается доискаться истинных причин и "теории счастья" (работа, любовь, общение с людьми), так как ее автором был Лев Давидович, и относительно свободных отношений в браке, которых придерживался ученый ("пакт о супружеском ненападении"), считая, что сами отношения больше портят три вещи - собственно брак, ложь и ревность. Почему он зарекся никогда не пить, не курить и не жениться и почему нарушил это в 1946 году, когда, в конце концов, женился на Дробанцевой перед рождением общего сына.

Конечно, там есть и о научной карьере, и о легендарном курсе теоретической физики, и об отношениях с Эйнштейном, Бором, Дираком и Блоком, и об учительстве над Абрикосовым, Иоффе и Лифшицем, но в контексте Лау всех интересует прежде всего именно частная жизнь абсолютного гения от науки. Это тем более подогревается уже недопустимо затянутым началом показа фильма Ильи Хржановского, который снимался с такой помпой. Одним словом, ждем фильм - читаем книгу.

Бенгт Янгфельдт, "Я" для меня мало. Революция и Любовь Владимира Маяковского"

Во-первых, полиграфия и общий вид издания - шикарные: большие стандартные страницы, огромный иллюстративный материал (от редких фотографий до афиш и плакатов), блестяще исполненный сам макет. Такую книгу хоть себе покупай, хоть кому-то, хоть дари, хоть передаривайте, хоть советуйте - все в точку. И фигура Маяковского до сих пор не лишена определенного демонически-привлекательного шарма.

Во-вторых, о самом шарме: шведский исследователь едва ли не в первую очередь занимается именно иконикой Маяковского, тем, как он выглядел, как себя лепил, как себя подавал. Поэзия несколько отходит на второй план, но о ней мы и так немало знаем. Хотя она также появляется: пространные комментарии, довольно оживленные попытки анализа - все в рамках традиции, но не скучно и даже поучительно. Просто история отношений Владимира с Осипом и Лили Брик (вот уж бестия) ощутимо заслоняющими собой собственно поэтические искания Маяковского. К концу так и не понятно, почему же тот является гением (а он все-таки им является) и почему 50 стихов последнего должны входить в любые мировые антологии. Но когда речь идет о любви и эти всевозможные треугольники (там же есть еще и сестра Лили, Эльза Триоле и Виктор Шкловский), то шведу действительно равных нет - повествует, аж дым идет. Недаром он долго считался главным в мире специалистом по Маяковскому - еще в начале 1990-х, лично до этого пообщавшись с Лилией, Янгфельдт выдал их любовную переписку.

Всем нам хорошо известный Дмитрий Быков, который вот-вот уже выпустит и своего "Маяковского", Янгфельдта активно не любит: мол, тот не совсем понимает, о чем пишет, и вообще - надо серьезнее. Что ж - надо, так надо: есть прекрасная возможность приобщиться к будущей дискуссии сегодняшним ударным чтением действительно о Любви и действительно, о Революции Владимира Маяковского.